Веселый солдат анализ. Солдат лечится. Цитаты из книги «Веселый солдат» Виктор Астафьев

Четырнадцатого сентября одна тысяча девятьсот сорок четвертого года я убил человека. Немца. Фашиста. На войне.

Случилось это на восточном склоне Дуклинского перевала, в Польше. Наблюдательный пункт артиллерийского дивизиона, во взводе управления которого я, сменив по ранениям несколько военных профессий, воевал связистом переднего края, располагался на опушке довольно-таки дремучего и дикого для Европы соснового леса, стекавшего с большой горы к плешинкам малоуродных полей, на которых оставалась неубранной только картошка, свекла и, проломанная ветром, тряпично болтала жухлыми лохмотьями кукуруза с уже обломанными початками, местами черно и плешисто выгоревшая от зажигательных бомб и снарядов.

Гора, подле которой мы стали, была так высока и крутоподъемна, что лес редел к вершине ее, под самым небом вершина была и вовсе голая, скалы напоминали нам, поскольку попали мы в древнюю страну, развалины старинного замка, к вымоинам и щелям которого там и сям прицепились корнями деревца и боязно, скрытно росли в тени и заветрии, заморенные, кривые, вроде бы всего – ветра, бурь и даже самих себя – боящиеся.

Склон горы, спускаясь от гольцов, раскатившийся понизу громадными замшелыми каменьями, как бы сдавил оподолье горы, и по этому оподолью, цепляясь за камни и коренья, путаясь в глушине смородины, лещины и всякой древесной и травяной дури, выклюнувшись из камней ключом, бежала в овраг речка, и чем дальше она бежала, тем резвей, полноводней и говорливей становилась.

За речкой, на ближнем поле, половина которого уже освобождена и зелено светилась отавой, покропленной повсюду капельками шишечек белого и розового клевера, в самой середине был сметан осевший и тронутый чернью на прогибе стог, из которого торчали две остро обрубленные жерди. Вторая половина поля была вся в почти уже пониклой картофельной ботве, где подсолнушкой, где ястребинкой взбодренная и по меже густо сорящими лохмами осота.

Сделав крутой разворот к оврагу, что был справа от наблюдательного пункта, речка рушилась в глубину, в гущу дурмана, разросшегося и непролазно сплетенного в нем. Словно угорелая, речка с шумом вылетала из тьмы к полям, угодливо виляла меж холмов и устремлялась к деревне, что была за полем со стогом и холмом, на котором он высился и просыхал от ветров, его продуваемых.

Деревушку за холмом нам было видно плохо – лишь несколько крыш, несколько деревьев, востренький шпиль костела да кладбище на дальнем конце селенья, все ту же речку, сделавшую еще одно колено и побежавшую, можно сказать, назад, к какому-то хмурому, по-сибирски темному хутору, тесом крытому, из толстых бревен рубленному, пристройками, амбарами и банями по задам и огородам обсыпанному. Там уже много чего сгорело и еще что-то вяло и сонно дымилось, наносило оттуда гарью и смолевым чадом.

В хутор ночью вошла наша пехота, но сельцо впереди нас надо было еще отбивать, сколько там противника, чего он думает – воевать дальше или отходить подобру-поздорову, – никто пока не знал.

Наши части окапывались под горой, по опушке леса, за речкой, метрах от нас в двухстах шевелилась на поле пехота и делала вид, что тоже окапывается, на самом же деле пехотинцы ходили в лес за сухими сучьями и варили на пылких костерках да жрали от пуза картошку. В деревянном хуторе еще утром в два голоса, до самого неба оглашая лес, взревели и с мучительным стоном умолкли свиньи. Пехотинцы выслали туда дозор и поживились свежатиной. Наши тоже хотели было отрядить на подмогу пехоте двух-трех человек – был тут у нас один с Житомирщины и говорил, что лучше его никто на свете соломой не осмолит хрюшку, только спортит. Но не выгорело.

Обстановка была неясная. После того как по нашему наблюдательному пункту из села, из-за холма, довольно-таки густо и пристрелянно попужали разика два минометами и потом начали поливать из пулеметов, а когда пули, да еще разрывные, идут по лесу, ударяются в стволы, то это уж сдается за сплошной огонь и кошмар, обстановка сделалась не просто сложной, но и тревожной.

У нас все сразу заработали дружнее, пошли в глубь земли быстрее, к пехоте побежал по склону поля офицер с пистолетом в руке и все костры с картошкой распинал, разок-другой привесил сапогом кому-то из подчиненных, заставляя заливать огни. До нас доносило: «Раздолбаи! Размундяи! Раз…», ну и тому подобное, привычное нашему брату, если он давно пребывает на поле брани.

Мы подзакопались, подали конец связи пехоте, послали туда связиста с аппаратом. Он сообщил, что сплошь тут дядьки, стало быть, по западно-украинским селам подметенные вояки, что они, нажравшись картошек, спят кто где и командир роты весь испсиховался, зная, какое ненадежное у него войско, так мы чтоб были настороже и в боевой готовности.

Крестик на костеле игрушечно мерцал, возникая из осеннего марева, сельцо обозначилось верхушками явственней, донесло от него петушиные крики, вышло в поле пестренькое стадо коров и смешанный, букашками по холмам рассыпавшийся табунчик овец и коз. За селом холмы, переходящие в горки, затем и в горы, далее – грузно залегший на земле и синей горбиной упершийся в размытое осенней жижей поднебесье тот самый перевал, который перевалить стремились русские войска еще в прошлую, в империалистическую, войну, целясь побыстрее попасть в Словакию, зайти противнику в бок и в тыл и с помощью ловкого маневра добыть поскорей по возможности бескровную победу. Но, положив на этих склонах, где мы сидели сейчас, около ста тысяч жизней, российские войска пошли искать удачи в другом месте.

Стратегические соблазны, видимо, так живучи, военная мысль так косна и так неповоротлива, что вот и в эту, в «нашу» уже, войну новые наши генералы, но с теми же лампасами, что и у «старых» генералов, снова толклись возле Дуклинского перевала, стремясь перевалить его, попасть в Словакию и таким вот ловким, бескровным маневром отрезать гитлеровские войска от Балкан, вывести из войны Чехословакию и все Балканские страны, да и завершить поскорее всех изнурившую войну.

Но немцы тоже имели свою задачу, и она с нашей не сходилась, она была обратного порядка: они не пускали нас на перевал, сопротивлялись умело и стойко. Вечером из сельца, лежащего за холмом, нас пугнули минометами. Мины рвались в деревах, поскольку ровики, щели и ходы сообщений не были перекрыты, сверху осыпало нас осколками – на нашем и других наблюдательных пунктах артиллеристы понесли потери, и немалые, по такому жиденькому, но, как оказалось, губительному огню. Ночью щели и ровики были подрыты в укос, в случае чего от осколков закатишься под укос – и сам тебе черт не брат, блиндажи перекрыты бревнами и землей, наблюдательные ячейки замаскированы. Припекло!

Ночью впереди нас затеплилось несколько костерков, пришла сменная рота пехоты и занялась своим основным делом – варить картошку, но окопаться как следует рота не успела, и утром, только от сельца застреляли, затрещали, на холм с гомоном взбежали россыпью немцы, наших будто корова языком слизнула. Обожравшаяся картошкой пехота, побрякивая котелками, мешковато трусила в овраг, не раздражая врага ответным огнем. Какой-то кривоногий командиришко орал, палил из пистолета вверх и по драпающим пальнул несколько раз, потом догнал одного, другого бойца, хватал их за ворот шинели, то по одному, то двоих сразу валил наземь, пинал. Но, полежав немного, дождавшись, когда неистовый командир отвалит в сторону, солдаты бегли дальше или неумело, да шустро ползли в кусты, в овраг.

Боевые эти вояки звались «западниками» – это по селам Западной Украины заскребли их, забрили, немножко подучили и пихнули на фронт.

Изъезженная вдоль и поперек войнами, истерзанная нашествиями и разрухами, здешняя земля давно уже перестала рожать людей определенного пола, бабы здешние были храбрее и щедрее мужиков, характером они скорее шибали на бойцов, мужики же были «ни тэ ни сэ», то есть та самая нейтральная полоска, что так опасно и ненадежно разделяет два женских хода: когда очумелый от страсти жених или просто хахаль, не нацелясь как следует, угодит в тайное место, то так это и называется попасть впросак. Словом, была и осталась часть мужская этой нации полумужиками, полуукраинцами, полуполяками, полумадьярами, полубессарабами, полусловаками и еще, и еще кем-то. Но кем бы они ни были, воевать они в открытую отвыкли, «всех врагов» боялись, могли «бытись» только из-за угла, что вскорости успешно и доказали, после войны вырезая и выбивая друг дружку, истребляя наше оставшееся войско и власти битьем в затылок.

Светлой и горькой памяти дочерей моих Лидии и Ирины.

Боже! пусто и страшно становится в Твоем мире!

Н. В. Гоголь

Часть первая

Солдат лечится

Четырнадцатого сентября одна тысяча девятьсот сорок четвертого года я убил человека. Немца. Фашиста. На войне.

Случилось это на восточном склоне Дуклинского перевала, в Польше. Наблюдательный пункт артиллерийского дивизиона, во взводе управления которого я, сменив по ранениям несколько военных профессий, воевал связистом переднего края, располагался на опушке довольно-таки дремучего и дикого для Европы соснового леса, стекавшего с большой горы к плешинкам малоуродных полей, на которых оставалась неубранной только картошка, свекла и, проломанная ветром, тряпично болтала жухлыми лохмотьями кукуруза с уже обломанными початками, местами черно и плешисто выгоревшая от зажигательных бомб и снарядов.

Гора, подле которой мы стали, была так высока и крутоподъемна, что лес редел к вершине ее, под самым небом вершина была и вовсе голая, скалы напоминали нам, поскольку попали мы в древнюю страну, развалины старинного замка, к вымоинам и щелям которого там и сям прицепились корнями деревца и боязно, скрытно росли в тени и заветрии, заморенные, кривые, вроде бы всего - ветра, бурь и даже самих себя - боящиеся.

Склон горы, спускаясь от гольцов, раскатившийся понизу громадными замшелыми каменьями, как бы сдавил оподолье горы, и по этому оподолью, цепляясь за камни и коренья, путаясь в глушине смородины, лещины и всякой древесной и травяной дури, выклюнувшись из камней ключом, бежала в овраг речка, и чем дальше она бежала, тем резвей, полноводней и говорливей становилась.

За речкой, на ближнем поле, половина которого уже освобождена и зелено светилась отавой, покропленной повсюду капельками шишечек белого и розового клевера, в самой середине был сметан осевший и тронутый чернью на прогибе стог, из которого торчали две остро обрубленные жерди. Вторая половина поля была вся в почти уже пониклой картофельной ботве, где подсолнушкой, где ястребинкой взбодренная и по меже густо сорящими лохмами осота.

Сделав крутой разворот к оврагу, что был справа от наблюдательного пункта, речка рушилась в глубину, в гущу дурмана, разросшегося и непролазно сплетенного в нем. Словно угорелая, речка с шумом вылетала из тьмы к полям, угодливо виляла меж холмов и устремлялась к деревне, что была за полем со стогом и холмом, на котором он высился и просыхал от ветров, его продуваемых.

Деревушку за холмом нам было видно плохо - лишь несколько крыш, несколько деревьев, востренький шпиль костела да кладбище на дальнем конце селенья, все ту же речку, сделавшую еще одно колено и побежавшую, можно сказать, назад, к какому-то хмурому, по-сибирски темному хутору, тесом крытому, из толстых бревен рубленному, пристройками, амбарами и банями по задам и огородам обсыпанному. Там уже много чего сгорело и еще что-то вяло и сонно дымилось, наносило оттуда гарью и смолевым чадом.

В хутор ночью вошла наша пехота, но сельцо впереди нас надо было еще отбивать, сколько там противника, чего он думает - воевать дальше или отходить подобру-поздорову, - никто пока не знал.

Наши части окапывались под горой, по опушке леса, за речкой, метрах от нас в двухстах шевелилась на поле пехота и делала вид, что тоже окапывается, на самом же деле пехотинцы ходили в лес за сухими сучьями и варили на пылких костерках да жрали от пуза картошку. В деревянном хуторе еще утром в два голоса, до самого неба оглашая лес, взревели и с мучительным стоном умолкли свиньи. Пехотинцы выслали туда дозор и поживились свежатиной. Наши тоже хотели было отрядить на подмогу пехоте двух-трех человек - был тут у нас один с Житомирщины и говорил, что лучше его никто на свете соломой не осмолит хрюшку, только спортит. Но не выгорело.

Обстановка была неясная. После того как по нашему наблюдательному пункту из села, из-за холма, довольно-таки густо и пристрелянно попужали разика два минометами и потом начали поливать из пулеметов, а когда пули, да еще разрывные, идут по лесу, ударяются в стволы, то это уж сдается за сплошной огонь и кошмар, обстановка сделалась не просто сложной, но и тревожной.

У нас все сразу заработали дружнее, пошли в глубь земли быстрее, к пехоте побежал по склону поля офицер с пистолетом в руке и все костры с картошкой распинал, разок-другой привесил сапогом кому-то из подчиненных, заставляя заливать огни. До нас доносило: «Раздолбаи! Размундяи! Раз…», ну и тому подобное, привычное нашему брату, если он давно пребывает на поле брани.

Мы подзакопались, подали конец связи пехоте, послали туда связиста с аппаратом. Он сообщил, что сплошь тут дядьки, стало быть, по западно-украинским селам подметенные вояки, что они, нажравшись картошек, спят кто где и командир роты весь испсиховался, зная, какое ненадежное у него войско, так мы чтоб были настороже и в боевой готовности.

Крестик на костеле игрушечно мерцал, возникая из осеннего марева, сельцо обозначилось верхушками явственней, донесло от него петушиные крики, вышло в поле пестренькое стадо коров и смешанный, букашками по холмам рассыпавшийся табунчик овец и коз. За селом холмы, переходящие в горки, затем и в горы, далее - грузно залегший на земле и синей горбиной упершийся в размытое осенней жижей поднебесье тот самый перевал, который перевалить стремились русские войска еще в прошлую, в империалистическую, войну, целясь побыстрее попасть в Словакию, зайти противнику в бок и в тыл и с помощью ловкого маневра добыть поскорей по возможности бескровную победу. Но, положив на этих склонах, где мы сидели сейчас, около ста тысяч жизней, российские войска пошли искать удачи в другом месте.

Стратегические соблазны, видимо, так живучи, военная мысль так косна и так неповоротлива, что вот и в эту, в «нашу» уже, войну новые наши генералы, но с теми же лампасами, что и у «старых» генералов, снова толклись возле Дуклинского перевала, стремясь перевалить его, попасть в Словакию и таким вот ловким, бескровным маневром отрезать гитлеровские войска от Балкан, вывести из войны Чехословакию и все Балканские страны, да и завершить поскорее всех изнурившую войну.

Но немцы тоже имели свою задачу, и она с нашей не сходилась, она была обратного порядка: они не пускали нас на перевал, сопротивлялись умело и стойко. Вечером из сельца, лежащего за холмом, нас пугнули минометами. Мины рвались в деревах, поскольку ровики, щели и ходы сообщений не были перекрыты, сверху осыпало нас осколками - на нашем и других наблюдательных пунктах артиллеристы понесли потери, и немалые, по такому жиденькому, но, как оказалось, губительному огню. Ночью щели и ровики были подрыты в укос, в случае чего от осколков закатишься под укос - и сам тебе черт не брат, блиндажи перекрыты бревнами и землей, наблюдательные ячейки замаскированы. Припекло!

Ночью впереди нас затеплилось несколько костерков, пришла сменная рота пехоты и занялась своим основным делом - варить картошку, но окопаться как следует рота не успела, и утром, только от сельца застреляли, затрещали, на холм с гомоном взбежали россыпью немцы, наших будто корова языком слизнула. Обожравшаяся картошкой пехота, побрякивая котелками, мешковато трусила в овраг, не раздражая врага ответным огнем. Какой-то кривоногий командиришко орал, палил из пистолета вверх и по драпающим пальнул несколько раз, потом догнал одного, другого бойца, хватал их за ворот шинели, то по одному, то двоих сразу валил наземь, пинал. Но, полежав немного, дождавшись, когда неистовый командир отвалит в сторону, солдаты бегли дальше или неумело, да шустро ползли в кусты, в овраг.

Боевые эти вояки звались «западниками» - это по селам Западной Украины заскребли их, забрили, немножко подучили и пихнули на фронт.

Астафьев В.П. Весёлый солдат

Светлой и горькой памяти дочерей моих Лидии и Ирины.

Боже! пусто и страшно становится в Твоем мире!

Н. В. Гоголь

Часть первая

Солдат лечится

Четырнадцатого сентября одна тысяча девятьсот сорок четвертого года я убил человека. Немца. Фашиста. На войне.

Случилось это на восточном склоне Дуклинского перевала, в Польше. Наблюдательный пункт артиллерийского дивизиона, во взводе управления которого я, сменив по ранениям несколько военных профессий, воевал связистом переднего края, располагался на опушке довольно-таки дремучего и дикого для Европы соснового леса, стекавшего с большой горы к плешинкам малоуродных полей, на которых оставалась неубранной только картошка, свекла и, проломанная ветром, тряпично болтала жухлыми лохмотьями кукуруза с уже обломанными початками, местами черно и плешисто выгоревшая от зажигательных бомб и снарядов.

Гора, подле которой мы стали, была так высока и крутоподъемна, что лес редел к вершине ее, под самым небом вершина была и вовсе голая, скалы напоминали нам, поскольку попали мы в древнюю страну, развалины старинного замка, к вымоинам и щелям которого там и сям прицепились корнями деревца и боязно, скрытно росли в тени и заветрии, заморенные, кривые, вроде бы всего - ветра, бурь и даже самих себя - боящиеся.

Склон горы, спускаясь от гольцов, раскатившийся понизу громадными замшелыми каменьями, как бы сдавил оподолье горы, и по этому оподолью, цепляясь за камни и коренья, путаясь в глушине смородины, лещины и всякой древесной и травяной дури, выклюнувшись из камней ключом, бежала в овраг речка, и чем дальше она бежала, тем резвей, полноводней и говорливей становилась.

За речкой, на ближнем поле, половина которого уже освобождена и зелено светилась отавой, покропленной повсюду капельками шишечек белого и розового клевера, в самой середине был сметан осевший и тронутый чернью на прогибе стог, из которого торчали две остро обрубленные жерди. Вторая половина поля была вся в почти уже пониклой картофельной ботве, где подсолнушкой, где ястребинкой взбодренная и по меже густо сорящими лохмами осота.

Сделав крутой разворот к оврагу, что был справа от наблюдательного пункта, речка рушилась в глубину, в гущу дурмана, разросшегося и непролазно сплетенного в нем. Словно угорелая, речка с шумом вылетала из тьмы к полям, угодливо виляла меж холмов и устремлялась к деревне, что была за полем со стогом и холмом, на котором он высился и просыхал от ветров, его продуваемых.

Деревушку за холмом нам было видно плохо - лишь несколько крыш, несколько деревьев, востренький шпиль костела да кладбище на дальнем конце селенья, все ту же речку, сделавшую еще одно колено и побежавшую, можно сказать, назад, к какому-то хмурому, по-сибирски темному хутору, тесом крытому, из толстых бревен рубленному, пристройками, амбарами и банями по задам и огородам обсыпанному. Там уже много чего сгорело и еще что-то вяло и сонно дымилось, наносило оттуда гарью и смолевым чадом.

В хутор ночью вошла наша пехота, но сельцо впереди нас надо было еще отбивать, сколько там противника, чего он думает - воевать дальше или отходить подобру-поздорову, - никто пока не знал.

Наши части окапывались под горой, по опушке леса, за речкой, метрах от нас в двухстах шевелилась на поле пехота и делала вид, что тоже окапывается, на самом же деле пехотинцы ходили в лес за сухими сучьями и варили на пылких костерках да жрали от пуза картошку. В деревянном хуторе еще утром в два голоса, до самого неба оглашая лес, взревели и с мучительным стоном умолкли свиньи. Пехотинцы выслали туда дозор и поживились свежатиной. Наши тоже хотели было отрядить на подмогу пехоте двух-трех человек - был тут у нас один с Житомирщины и говорил, что лучше его никто на свете соломой не осмолит хрюшку, только спортит. Но не выгорело.

Обстановка была неясная. После того как по нашему наблюдательному пункту из села, из-за холма, довольно-таки густо и пристрелянно попужали разика два минометами и потом начали поливать из пулеметов, а когда пули, да еще разрывные, идут по лесу, ударяются в стволы, то это уж сдается за сплошной огонь и кошмар, обстановка сделалась не просто сложной, но и тревожной.

У нас все сразу заработали дружнее, пошли в глубь земли быстрее, к пехоте побежал по склону поля офицер с пистолетом в руке и все костры с картошкой распинал, разок-другой привесил сапогом кому-то из подчиненных, заставляя заливать огни. До нас доносило: «Раздолбаи! Размундяи! Раз…», ну и тому подобное, привычное нашему брату, если он давно пребывает на поле брани.

Мы подзакопались, подали конец связи пехоте, послали туда связиста с аппаратом. Он сообщил, что сплошь тут дядьки, стало быть, по западно-украинским селам подметенные вояки, что они, нажравшись картошек, спят кто где и командир роты весь испсиховался, зная, какое ненадежное у него войско, так мы чтоб были настороже и в боевой готовности.

Крестик на костеле игрушечно мерцал, возникая из осеннего марева, сельцо обозначилось верхушками явственней, донесло от него петушиные крики, вышло в поле пестренькое стадо коров и смешанный, букашками по холмам рассыпавшийся табунчик овец и коз. За селом холмы, переходящие в горки, затем и в горы, далее - грузно залегший на земле и синей горбиной упершийся в размытое осенней жижей поднебесье тот самый перевал, который перевалить стремились русские войска еще в прошлую, в империалистическую, войну, целясь побыстрее попасть в Словакию, зайти противнику в бок и в тыл и с помощью ловкого маневра добыть поскорей по возможности бескровную победу. Но, положив на этих склонах, где мы сидели сейчас, около ста тысяч жизней, российские войска пошли искать удачи в другом месте.

Стратегические соблазны, видимо, так живучи, военная мысль так косна и так неповоротлива, что вот и в эту, в «нашу» уже, войну новые наши генералы, но с теми же лампасами, что и у «старых» генералов, снова толклись возле Дуклинского перевала, стремясь перевалить его, попасть в Словакию и таким вот ловким, бескровным маневром отрезать гитлеровские войска от Балкан, вывести из войны Чехословакию и все Балканские страны, да и завершить поскорее всех изнурившую войну.

Но немцы тоже имели свою задачу, и она с нашей не сходилась, она была обратного порядка: они не пускали нас на перевал, сопротивлялись умело и стойко. Вечером из сельца, лежащего за холмом, нас пугнули минометами. Мины рвались в деревах, поскольку ровики, щели и ходы сообщений не были перекрыты, сверху осыпало нас осколками - на нашем и других наблюдательных пунктах артиллеристы понесли потери, и немалые, по такому жиденькому, но, как оказалось, губительному огню. Ночью щели и ровики были подрыты в укос, в случае чего от осколков закатишься под укос - и сам тебе черт не брат, блиндажи перекрыты бревнами и землей, наблюдательные ячейки замаскированы. Припекло!

Ночью впереди нас затеплилось несколько костерков, пришла сменная рота пехоты и занялась своим основным делом - варить картошку, но окопаться как следует рота не успела, и утром, только от сельца застреляли, затрещали, на холм с гомоном взбежали россыпью немцы, наших будто корова языком слизнула. Обожравшаяся картошкой пехота, побрякивая котелками, мешковато трусила в овраг, не раздражая врага ответным огнем. Какой-то кривоногий командиришко орал, палил из пистолета вверх и по драпающим пальнул несколько раз, потом догнал одного, другого бойца, хватал их за ворот шинели, то по одному, то двоих сразу валил наземь, пинал. Но, полежав немного, дождавшись, когда неистовый командир отвалит в сторону, солдаты бегли дальше или неумело, да шустро ползли в кусты, в овраг.

Боевые эти вояки звались «западниками» - это по селам Западной Украины заскребли их, забрили, немножко подучили и пихнули на фронт.

Разделы: Литература

Цели:

• познакомить обучающихся с романом В.П.Астафьева;
• продолжить обучению анализа литературного произведения;
• обратить внимание обучающихся на своеобразие трактовки темы войны.

Задачи:

• сопоставить эпизоды, рассказывающие о жизни солдата на войне и в послевоенное время;
• определить значение сквозного образа убитого фашиста;
• объяснить смысл названия романа.

Оборудование к уроку: портрет В.П.Астафьева, книга «Веселый солдат», презентация (Приложение 3 )

Структура урока:

• Вступительное слово учителя
• Сообщение обучающегося о причинах создания романа «Веселый солдат».
• Анализ литературного произведения
• Заключительное слова учителя
• Домашнее задание.

ХОД УРОКА

Боже! Пусто и страшно становится в мире Твоем!

Н.В.Гоголь

Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.

А.С.Пушкин

I. Вступительное слово учителя

В наше время писать воспоминания стало очень модным занятием. Мемуары заняли прочное место на книжных полках и вполне успешно конкурируют с детективами и любовными романами. Пишут все: не только писатели, но и политики, артисты, бизнесмены, ученые. Лишь немногих память прошлого отягощает. И уж совсем мало среди «новых мемуаристов» тех, кто готов предстать перед судом памяти. К числу таких людей, безусловно, относится писатель Виктор Петрович Астафьев.
Писатель считал, что память о пережитом не умирает; напротив, растет внутренняя потребность «рассказать о самом главном, осмыслить происшедшее маштабно, глубоко, с общечеловеческих позиций. Идущие вослед должны знать правду о войне, очень жестокую, но необходимую, чтобы, познавая, сострадая, негодуя, извлекать из прошлого уроки». В этом высказывании писателя обозначен широкий спектр чувств, которые испытывает читатель, знакомясь с новой книгой о войне.
Написанный им роман «Веселый солдат» является автобиографическим произведением.
Мы многое узнаем о Великой Отечественной войне на уроках истории, но как выглядит война изнутри? Какой войну видит простой солдат? На эти и многие другие вопросы мы попытались ответить в ходе сегодняшнего урока.

II. Сообщение обучающегося о причинах создания романа «Веселый солдат» (Приложение 1 )

III. Анализ литературного произведения

Слово учителя

«Четырнадцатого сентября одна тысяча девятьсот сорок четвертого года я убил человека. Немца. Фашиста. На войне ».
Эта точка отсчета и определяет трагический смысл истории солдата-победителя и ее последующее авторское осмысление с высоты вечных ценностей бытия…
Так начинается повесть о «потешной жизни», о свирепой и наглой силе зла, о привычке к существованию в аду, о тихом, придавленном, но неодолимом стремлении жить по-людски, о боле, о грехе, расплате и сохраненном человеческом естестве…
Так она и заканчивается: «…Четырнадцатого сентября одна тысяча девятьсот сорок четвертого года я убил человека ».

– Почему герой вспоминает убитого немца?

(Герой романа улавливает связь между совершенным им убийством немца и последующим ранением: «Нет, мой немец оказался не самым мстительным…». Постепенно герой «забывает» об этом, но на протяжении повествования он вспоминает об убитом то в разговоре с женой, то в своем внутреннем монологе.
Призрак убитого фашиста преследует героя в течение всей жизни. Воспоминание об убийстве фашиста – это зачин и финал романа, это его точка отсчета – исток, причина, смысловой центр горьких мытарств, что переживает на долгой дороге с войны (от войны) «веселый солдат», совершенно неотделимый от автора.
Исчезает враждебность, на первый план выходит человеческое: «Бедный, видать, человек был – может, крестьянин… может, рабочий…» – говорит герой об убитом немце.)

– Найдите в тексте этот фрагмент. Какие детали обратили на себя ваше внимание? Что напоминает вам описание убитого солдата вражеской армии?

(«Палец был еще целый, не изуродованный, молодое мое сердце…было преисполнено надежд».
Он вспоминает его как убитого им человека, а не фашиста, врага… «Немец, убитый мною, походил на кого-то из моих близких, и я долго не мог вспомнить – на кого…»)

– Сам роман состоит из двух частей: «Солдат лечится» и «Солдат женится».

– Почему первая часть называется «Солдат лечится»?

(Не веселы воспоминания «веселого» солдата, не только жизнь во время боев поразила его, но и лечение…)

– Какие эпизоды вас больше всего поразили и почему? (Приложение 2 )

Ответы детей.

1. Эпизоды запоминаются тем, что война показана не такой, какую мы привыкли видеть. Показаны люди низкими, алчными. А те, которые «проливали кровь за родину» «никому не нужны».

2. Возмущает отношение к раненым людям. Медсестра, поднявшая «визг…, явившаяся с поблядок» из-за того, что сами больные вскрыли склад с медикаментами, чтобы спасти товарища, съедаемого червями из раны.

3. Эти эпизоды запоминаются потому, показывают другую сторону войны. Мы привыкли слышать, что на войне страшно, много смертей, но люди защищают свою Родину, делают то, что нужно. Но очень мало кто говорит о тех, кто покинул поле боя, но еще жив. Эти фрагменты показывают обратную сторону войны. Солдаты никому не нудны. И это еще хуже чем все то, что живет у них под гипсом, которые не снимаются месяцами.

4. Отрывок из 7 главы заставляет задуматься насколько жуткие вещи могут происходить, но и нельзя забывать поведение людей, которые поистине наделены настоящей стойкостью и силой духа.

5. В «Веселом солдате» много рассказывается о сексе, но важно, как говорится об этом: «да и хотелось мне приставать-то, тайные страсти угнетали меня», «плоть требовала утоления, … катила в геену огненную», «тело, томящееся ожиданием греха», «тайные страсти, это демонское стреляние из-за чего Анечка покушалась на мою честь». И тут же присутствует благодарение тому, что смог сохратить целомудрие среди почти всеобщего разврата: «Сила, нам неведомая, именно нас выбрала из огромной толпы людей, понуждала к интимной близости, не случайной, кем-то и где-то нам предназначенной, предначертанной пышно говоря, и она же, эта сила, охранила наши души от осквернения».

6. Война лишена всякого геройства, о нем говорится даже с горечью, потому что "весело вольготно на Руси" и до войны, и во время войны, и после войны жилось не героям, не медсестричкам, спасавшим их жизнь, а таким людям, которые во все времена "жируют" за чужой счет.

(Прочитав первую часть романа, которая называется «Солдат лечится», мы поняли, что у каждого была своя война. Воспоминания «веселого солдата» вовсе не веселы и никак не вписываются в хрестоматийные:
«Безобразно доставляли раненых с передовой в тыл. Выбыл из строя – никому не нужен, езжай лечись, спасайся как можешь. Но это не раз уже описано в нашей литературе, и мною в том числе. Перелистну я эту горькую страницу.
Надеялись, на железной дороге будет лучше. Наш железнодорожный транспорт даже в дни развалов и разрух, борьбы с «врагами народа», всяческих прогрессивных нововведений, перемен вождей, наркомов и министров упорно сохранял твердое, уважительное отношение к человеку, особенно к человеку военному, раненому, нуждающемуся в помощи».)

Везде он встречал какие-то непонятные, словно врагом придуманные инструкции, запреты:

«У санпоездников правило: не принимать на эвакуацию тех бойцов, у которых чего-либо не хватает из имущества, даже если нет одной ноги – ботинки должны быть парой, такова инструкция санупра. Koe-что выдавалось здесь, со складов ахового распредгоспиталя, и склады те напоминали широкую городскую барахолку. На них артелями, точнее сказать бандами, орудовали отъевшиеся, злые, всегда полупьяные мужики без наград и отметок о ранениях на гимнастерках. Они не столь выдавали, сколь меняли барахлишко на золото в первую голову, на дорогие безделушки, даже на награды и оружие. Думаю, ни один пистолет, ни одна граната через те склады, через тех тыловиков-грабителей попали в руки бандеровцев. Здесь можно было месяцами гнить и догнивать из-за какой-нибудь недостающей пилотки, ботинка или подштанников. Ранбольные бушевали, требовали начальство для объяснений ».

Безусловно, война – это страшное, беспощадное событие, покалечившее жизни воюющего народа. Это война за выживание, война с тыловиками, бесчеловечными инструкциями.

«Солдат женится» – вторая часть романа.

– О чем эта часть?

(Писатель рассказывает о трудностях жизни в послевоенные годы, о своих семейных радостях, довольно редких, и неурядицах во второй части романа, которая называется «Солдат женится».Чередой следуют основные события его жизни: ссора с семьей жены, рождение и смерть первой дочери, голод, болезни, рождение сына и второй дочери. Вспоминает автор и о том, с каким трудом получал он образование, ведь его герой должен был не только учиться, но и работать, чтобы прокормить свою семью. Но «веселый солдат» преодолел и эти трудности.)

Основная задача второй части романа – рассказать о том, какой нелегкой была жизнь людей в российской глубинке в послевоенные годы.

– Изменился ли характер «веселого» солдата во второй, «мирной» части романа?

(Нет все такой же неунывающий, старающийся жить по-людски в таком страшном мире.)

– Какие жизненные эпизоды стали определяющими для становления его личности?

(Женитьба по окончании войны, ссора с семьей жены, рождение и смерть первой дочери, голод, болезни, рождение сына и второй дочери, с каким трудом получал он образование, ведь его герой должен был не только учиться, но и работать, чтобы прокормить свою семью)

В мирные дни не легче израненному «веселому солдату», и описание его тяжелой жизни, новых бесконечных потерь порой кажется свежей сводкой о трагических военных буднях.

– Какую формулу жизни выводит герой романа?

«Нечего сказать, мудро устроена жизнь на нашей прекрасной планете, и, кажется, «мудрость» эта необратима, неотмолима и неизменна: кто-то кого-то все время убивает, ест, топчет, и самое главное – вырастил и утвердил человек убеждение: только так, убивая, поедая, топча друг друга, могут сосуществовать индивидуумы земли на земле»

Смысл названия романа

«Веселый солдат» – в действительности, роман совсем не веселый, как невесел в своей основе тяжелый и ужасающий военный быт.
Герой-рассказчик романа Астафьева также старается не унывать, однако поистине ничего веселого в его жизни не происходит. Маленький эпизод определил название книги: пленный немец пьет чай в доме бывшего солдата и в знак благодарности называет своего хозяина «веселым солдатом».
«– Вы есть весь-олий зольдатен.
– Веселый, веселый, – подтвердил я… Зачем я ломаю эту комедь? Чтоб упиться собственным благородством, доказать Европе, что наш, советский, гуманизм – передовой, а мы – самые душевные люди на свете. Так мы уж это доказали немцам – ростовский капитан наглядно тот гуманизм в Германии продемонстрировал. Был я и остался придурком, лучшим в мире придурком – советским, это уж точно, и этого у меня не отнять».

«Веселый солдат» – это история русского солдата, которому с давних времен, по словам Лескова, «умирать привычно». И от хохота этого солдата, который унижен всем начальством, государством, скотской жизнью, унижен даже возвращением домой, потому как не нужен увечный русский солдат никому, от этого хохота – дрожь по спине. Не унижен он, кажется, одним – врагом. Враг-то его ценит по-настоящему. «Веселый солдат» – рассказ о тех русских, к которым пришли за данью, а они смеются.

IV. Заключительное слова учителя

В книгах Астафьева о войне выходит на первый план образ народа, привыкшего к многолетнему унижению и покорности, теряющего нравственное достоинство и духовную самостоятельность. Поэтому, может быть, последний роман Астафьева открывается эпиграфом из Гоголя, горько контрастирующим с его названием «Веселый солдат»:
«Боже! пусто и страшно становится в Твоем мире».
Работа над книгой о войне, по мнению Астафьева, «сжигает сердце».

И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.

Понятие «окопная правда» в романе переросло первоначальное значение – «правда солдата о войне». Для Астафьева «окопная правда» – это правда простого человека, человека, прошедшего войну рядовым; простым работягой восстанавливающим разрушенное хозяйство и живущего ныне, гневя Бога. Может быть, поэтому Астафьев вводит в роман три временных пласта:

прошлое – военное время,
настоящее – послевоенная разруха,
будущее – прогноз социальной болезни общества.

Прошлое он оценивает так: «О-о, война, о-о, бесконечные тяготы и бедствия российские».
«Мирная жизнь брала за горло и заставляла действовать, иначе пропадешь с голоду» (о настоящем).
С жалостью и состраданием В. П. Астафьев, именуемый современной критикой «совестью нации», вопрошает:
«Что с нами стало?! Кто и за что вверг нас в пучину зла и бед? Кто погасил свет добра в нашей душе? Кто задул лампаду нашего сознания, опрокинул его в темную, беспробудную яму, и мы шаримся в ней, ищем дно, опору и какой-то путеводный свет будущего. Зачем он нам, тот свет, ведущий в геенну огненную? Мы жили со светом в душе, добытым задолго до нас творцами подвига, зажженным для нас, чтоб мы не блуждали в потемках, не натыкались лицом на дерева в тайге и друг на дружку в миру, не выцарапывали один другому глаза, не ломали ближнему своему кости. Зачем это все похитили и ничего взамен не дали, породив безверье, всесветное во все безверье. Кому молиться? Кого просить, чтоб нас простили? Мы ведь умели и еще не разучились прощать, даже врагам нашим...»
По существу, Астафьев своим романом попытался изменить оптику в восприятии войны: сместить взгляд с Победы в ней на вопрос о цене победы. Однако того интеллектуального, психологического и нравственного эффекта, на который рассчитывал автор, книга не произвела. Причины этого не только в известной противоречивости авторской точки зрения или художественной уязвимости романа, конечно, уступающего эстетически лучшим астафьевским произведениям, но и в механизмах массового сознания, не захотевшего осуществлять работу, к которой писатель призывал общество.

V. Домашнее задание

Критик Павел Фокин написал о «Веселом солдате» следующие слова: «Странная это все-таки исповедь. Покаяние переплетается с проклятием, плач – с иронией, благочестие – со сквернословием, молитва – с публицистикой. Какая-то растерянность чувствуется во всем строе (или развале?) книги. Покаяние – без надежды на прощение. Проклятие – без гнева. Плач – без слёз. Ирония – без отрицания». Какое настроение вы бы сочли преобладающим в романе? Напишите небольшое сочинение-рассуждение.

В. Астафьев – роман «Веселый солдат». В этом романе представлена «окопная правда» солдат, атмосфера военных и гражданских будней, того мира, в котором пришлось жить героям Астафьева. Книга выходит за рамки традиционно-ли­тературного изображения воинского быта, мы видим, что сол­даты, героически защищающие Родину, фактически никому не нужны, что жизнь человеческая обесценена. В романе широ­ко представлены так называемые отрицательные персонажи, представители власти, системы, медицинские работники.

Таковы у Астафьева санпоездники, замполит госпиталя Владыко, начальница госпиталя Чернявская, Черевченко, капитан, муж Калерии. Первая часть романа носит название «Солдат лечится». В действительности же в том госпитале, куда попадает герой романа, не происходит никакого лечения. Ос­новной рецепт для всех больных в этом заведении – наложе­ние гипса, под которым у бойцов заводятся клопы и черви. «Главное лечение здесь был гипс. Его накладывали на суста­вы и раны по прибытии раненого в госпиталь и, как бы зак­лючив человека в боевые латы, оставляли в покое. Иные сол­даты прокантовались в этом «филиале» по годику и больше, гипс на них замарался, искрошился в сгибах, на грудях – жестяно-черный, рыцарски посеребренный, сверкал он неус­трашимой и грозной броней. Под гипсами, в пролежнях, про­ложенных куделей, гнездились вши и клопы – застенная за­раза приспособилась жить в укрытии и плодиться. Живность из-под гипсов выгоняли прутиками, сломленными в саду, и гипсы, как стены переселенческих бараков, щелястых, плохо беленных, были изукрашены кровавыми мазками давленых клопов и убитых трофейных вшей, которые так ловко на гип­се давились ногтем, так покорно хрустели, что вызывали мсти­тельные чувства в душах победителей». Раненым приходилось самостоятельно бороться с этим явлением, так как медперсо­нал госпиталя больными фактически не занимался. Так, раз­добыв марганцовки, бойцы помогли одному из раненых – Васе Саратовскому, потому что под гипсом у него завелись черви. Отвратительна сцена с начальницей госпиталя Чернявской, где она, возмущенная самоуправством и самолечением боль­ных, пытается запугать их, угрожает им штрафбатом. Так же безобразен и замполит госпиталя Владыко, низкий, трусли­вый, лицемерный человек. Он создает лишь видимость деятельности, ничего не предпринимая в реальности. Все но­вости он узнает, играя с солдатами в шахматы.

Другая группа образов – это персонажи, сумевшие сохра­нить в себе человечность, честность, доброту, милосердие. Таковы в романе санитарки Клава и Аня, Петя Сысоев и Анкудин Анкудинов, лаборантка Лиза, Семен Агафонович, тесть главного героя. Петя Сысоев не бросил своего друга Анкудина, когда его ранили, помог переправить его в госпиталь. Лиза поддерживала Сергея, когда весь госпиталь потешался над ним из-за того, что он избегает женщин.

Книга В. Астафьева имеет кольцевую композицию. Начи­нается и заканчивается она упоминанием о немце, которого убил главный герой. «…Четырнадцатого сентября одна тыся­ча девятьсот сорок четвертого года я убил человека». «Попив из фляги воды, долго лежал в холодной осенней земле и не мог уснуть, телом ощущая, как, не глубоко мною зарытый в по­кинутом окопчике, обустраивается навечно в земле, чтобы со временем стать землею, убитый мною человек. Еще течет меж пальцев рук, в полураскрытые глаза и в рот мертвеца прах скудного, рыхлого прикарпатского крестьянского поля, осы­пается комочками за голову, за шею, гасит последний свет в полусмеженных глазах, темно-синих от мгновенной сердеч­ной боли, забивает в последнем крике разжатый рот, в кото­ром не хватало многих зубов и ни золотые, ни железные не были вставлены взамен утраченных. Бедный, видать, человек был – может, крестьянин из дальних неродовитых земель, может, рабочий с морского порта. Мне почему-то все немец­кие рабочие представлялись из портов и горячих железодела­тельных заводов. Через несколько дней, с почти оторванной рукой, выводил меня мой близкий друг с расхлестанной при­карпатской высоты, и, когда на моих глазах в клочья разнес­ло целую партию раненых, собравшихся на дороге для отправ­ки в медсанбат, окопный дружок успел столкнуть меня в при­дорожную щель и сверху рухнуть на меня, я подумал: «Нет, «мой» немец оказался не самым мстительным…».

Мы видим, что Сергея угнетает сознание совершенного им убийства. Точно так же страдал Петя Ростов, вспоминая уби­того им француза, в романе Л.Н. Толстого «Война и мир». Гри­горий Мелехов у Шолохова не мог забыть первого убитого им австрийца. Так и герой Астафьева. Он связывает это обстоя­тельство со своим ранением. Таким образом, мы видим ос­мысление рассказчиком своих поступков с позиций фило­софских, жизнь – это и есть подлинная ценность, по мысли рассказчика.

Вторая часть романа носит название – «Солдат женится». Здесь мы видим композиционный параллелизм. Мирная жизнь также требует от героя душевных усилий, борьбы, ду­шевной стойкости. Основные события жизни Сергея в этой части – женитьба, знакомство с семьей жены, рождение де­тей, работа и учеба в вечерней школе. Нелегко приходится ге­рою в этой мирной жизни. Для того чтобы сфотографировать­ся на паспорт, он должен был продать запасную пару белья. Домик их не протапливается полностью, дров не хватает, в горсобесе Сергею отказывают в дровах, он прибегает к помо­щи военкома. От холодов, плохого питания заболела первая дочка героя, Лидочка. В больнице ее морили голодом. Как ни просила жена Сергея находящихся там кормящих женщин покормить ребенка грудью, никто не согласился. В результате девочка умерла. Нечем было справить поминки по ребенку. Голод, вечные холода, безденежье, болезни, бытовая неустро­енность, нарушение властями прав людей – все это долго пре­следовало семью Сергея. Брат жены его, Вася повесился в са­рае. Сестра ее Калерия умерла после родов, оставив малень­кого ребенка. Муж Калерии, капитан НКВД, сбежал, бросив своего сына. Сам герой болен туберкулезом, жена его вынуж­дена была сделать аборт, имея уже пять месяцев беременнос­ти. И исследуя сами истоки этой жизни, автор задается воп­росами, возникающими в душе каждого русского человека: «Что с нами стало?! Кто и за что вверг нас в пучину зла и бед? Кто погасил свет добра в нашей душе? Кто задул лампаду нашего сознания, опрокинул его в темную, беспробудную яму, и мы шаримся в ней, ищем дно, опору и какой-то путеводный свет будущего. Зачем он нам, тот свет, ведущий в геенну ог­ненную? Мы жили со светом в душе, добытым задолго до нас творцами подвига, зажженным до нас, чтоб мы не блуждали в потемках, не натыкались лицом на дерева в тайге и друг на дружку в миру, не выцарапывали один другому глаза, не ло­мали ближнему своему кости. Зачем это все похитили и ниче­го взамен не дали, породив безверье… Кому молиться? Кого просить, чтоб нас простили? Мы ведь умели и еще не разучи­лись прощать, даже врагам нашим…»

Во второй части романа продолжает развиваться тема немец­кого солдата. Один из пленных немцев, располагая свободным временем, постучался в дом Сергея. И тот впустил его кдом, на­кормил. Именно тот немец назвал героя «веселым солдатом». Так проясняется смысл названия романа. Он скорее ироничен, чем буквален. Очень мало веселого было в жизни Сергея, главного героя романа. Мирная жизнь «брала его за горло», заставляла действовать, требовала от него нравственных усилий, борьбы, умения противостоять злу, лжи, равнодушию.

Таким образом, война обнажала в персонажах героизм вне­шний, мирная жизнь же требовала героизма внутреннего – умения сохранить совесть, человеческое достоинство. Герой же Астафьева так и остался «веселым солдатом», простым рус­ским человеком, которому, по словам Лескова, «умирать при­вычно». И писатель глубоко исследует это явление националь­ного духа. Человек у Астафьева чудовищно унижен властью, начальством, государством, голодной и нищей жизнью, но он не сдается, сохраняет в своей душе свои понятия о нравствен­ности и духовную самостоятельность.

Здесь искали:

• веселый солдат краткое содержание
• веселый солдат астафьев краткое содержание
• астафьев веселый солдат краткое содержание